— Пошла вон отсюда! — не своим голосом рявкнула я, прежде чем смогла себя остановить.

Раскосые глаза этой змеи расширились от шока. Ага, теперь она почти в ужасе смотрела прямо на меня, а я, осознав содеянное, окаменела, ожидая, когда обрушиться кара.

— Мне не потребуется общество никого из вас, еланья, — послышался спокойный голос Грегордиана.

Теперь женщина смотрела на него и выглядела будто готова заплакать. Если эти чертовы похотливые рыбы вообще могут плакать. А главное, о чем?

— Означает ли это, что теперь наша деревня лишена твоей защиты и покровительства, мой архонт? — едва не заикаясь, пролепетала женщина, и в этот момент мне стало стыдно до удушья. Я ведь заметила раньше и была почти уверена, что расстилаются они перед деспотом не от большой любви к нему.

— Нет, еланья. Вы делаете довольными моих асраи, и поэтому все останется по-прежнему. А сейчас тебе лучше уйти побыстрее, — нотка тонкой усмешки проскользнула в тоне мужчины, и он бесцеремонно, хоть и не больно потянул меня за волосы, опрокидывая спиной на свою грудь.

Подчинившись, я ощутила, что он снова готов.

Я судорожно соображала, должна ли извиниться за эту вспышку агрессии, а главное, откуда это вообще во мне взялось, но времени на раздумья деспот мне не оставил.

— Ты прогнала тару-ушти, — сказал он глубоким рокочущим голосом, без усилия разворачивая меня и усаживая сверху. — Так что тебе самой придется позаботиться обо всех моих нуждах.

Грегордиан не выглядел хоть сколько-то сердитым, скорее даже наоборот — довольным, пристально глядя вниз, туда, где соприкасались наши тела. Его дыхание снова ускорялось, рот чуть кривился в порочной ухмылке, и, кажется, единственное, что его волновало — это перспектива снова меня поиметь. И это сбивало с толку, вот только размышлять я сейчас не могла совершенно.

— Думаешь, я не справлюсь? — мужчина двинулся подо мной, располагая твердый, как камень, член прямо между моими складками, и я едва не закричала. После прошлого раза я была влажной и дико чувствительной, и даже это мимолетное воздействие мгновенно отправило меня по новой грешной восходящей спирали. Каждая мощная пульсация в его стволе посылала волны нарастающей внутренней дрожи и сокращений внизу моего живота.

Как, во имя всех проклятых богов, может простой контакт тел ощущаться так бесконечно восхитительно и окончательно? Как нечто, к чему ни прибавить, ни убавить! Невыносимый апофеоз всего, что только может дать соприкосновение одной жаждущей плоти к другой, настолько интенсивный, что — еще немного — и стало бы убийственной чрезмерностью. Каждая клетка будто пела свою собственную песню удовольствия, теряясь в общем хоре, и по венам вместо крови щедрым потоком лилось наслаждение. А ведь мы еще даже ни разу не шевельнулись! И лишь там, в глубине души все болело и надрывалось в безнадежном плаче о том, чего никогда не будет. Но я своей боли не покажу этому жестокому мужчине, скрою ее за пеленой вожделения в глазах, за развратной усмешкой. Как жаль, что от себя эту муку не спрятать, но можно заглушить, отказаться слышать. Пусть не на всегда, лишь на время. Здесь и сейчас существует лишь наша плоть и ее потребности.

— Я еще не наелась, — наклонившись, оставила укус на нижней губе деспота, и он ответил грубым стоном и резким толчком бедер, оторвавшим мои колени от опоры. Задохнувшись, я выгнулась, усиливая давление и чувствуя, как обжигающее тепло стремительно оплетает мое тело, словно живые шелковые ленты, устремляясь от лона к голове.

— Я тоже еще голоден, — проворчал деспот, сжимая мою грудь, заставляя всхлипывать от сладкой пытки. — И у нас достаточно времени для насыщения.

Насыщение, да, вот что это, подумала я, принимая Грегордиана в свое тело. Ни чувств, ни эмоций, ни возвышенности, ни надежды на что-то большее. Примитивный акт, питающий нашу темную изначальную потребность и призванный дать выход взаимной агрессии. Пусть так!

— Быстрее! — теперь он требовал скорости, рыча и насаживая меня на себя и жестко толкаясь навстречу. — Сейчас! Сейчас же!

И я, как и прежде, подчиняюсь этому властному приказу, отпуская тело в полет за собственным оглушительным оргазмом. А потом получаю щедрую добавку кайфа, наблюдая из-под ресниц, как выгибает и трясет Грегордиана.

Мы не ласкали друг друга — терзали, кажется, бесконечное количество времени. Истощали и выжимали досуха снова и снова. Но проклятое насыщение никак не приходило. Казалось, чем больше мы за ним гнались, тем больший голод испытывали.

— Хватит! — прорычал наконец Грегордиан, содрогаясь надо мной в очередной раз. И по тому, как исказилось его лицо, я поняла, что приказывает он не мне — себе. Мрачное и даже почти злорадное торжество вспыхнула внутри.

— Сдаешься, деспот? — понимаю, чем рискую, дразня этого зверя, но разум уже совершенно им опьянен и безнадежно отравлен необузданным к нему вожделением. Для страха или чувства самосохранения сейчас в нем нет места.

— Ты завтра ноги переставлять не сможешь! — огрызается Грегордиан и резко переворачивает меня на бок, прижимаясь сзади. Не обнимает — скорее уж обездвиживает, сковывая кольцом рук как тяжелыми кандалами. — Придем домой, и я покажу тебе, что быстрее ты подо мной умрешь, чем я сдамся! Каждую ночь будешь вопить, прося пощады! А теперь спи!

Как ни странно, мои глаза начинают слипаться почти мгновенно, будто повинуясь его приказу.

— Чего ты хочешь? — я даже не сразу понимаю, что он обращается ко мне.

— Что?

— Ты щедро ублажила мое тело. Чего ты хочешь? — повторяет Грегордиан. — Подарок, одежду, украшение. Я дам тебе это дома.

Ублажила тело. Ну, а что это, по-твоему, было, Аня? Я вспомнила ожерелье, оставленное на моей подушке. Очевидно, здесь так принято. Хороший секс должен вознаграждаться. В принципе, не так уж и отличается от нашего мира, если подумать. Испытываю секундное искушение напомнить деспоту, что он спрашивает о желании у той, кого считает вещью, и не наплевать ли ему, собственно. Но вовремя прикусываю язык.

— Подари мне свободу, — хрипло бормочу, не открывая глаз.

— Нет. Никогда, — он не повышает голос, не злится даже. Просто озвучивает факт.

— Тогда имя. Я хочу свое имя.

— Нет, — другого я и не ожидала.

Напоминания о том, кто я для Грегордиана, ему не нужны. С памятью у него все прекрасно.

— Я дам тебе новое имя, если уж тебе оно так нужно, — говорит он тихо, так что я еле могу расслышать.

Должна ли я его поблагодарить? Мысли вдруг спутываются, и я отключаюсь почти мгновенно.

Глава 41

Деспот смотрел на гладкие, плавно изгибающиеся стволы потолка древесной хижины женщин тару-ушти. Сколько ночей он провел в прошлом здесь? Не счесть! Но ни одна из них не была такой как сегодня. Прежде он не ощущал себя столь противоречиво. Разрываемым столь противоположными эмоциями, часть из которых вообще ему была незнакома. С тару-ушти было все весьма просто. Он знал, что не желанен им как мужчина по весьма прозаической причине. Просто не мог дать им того, что нужно. Живое семя для зарождения новой жизни. Оно предназначено не для них и ни для кого, рожденного в мире Богини. К тому же он не обладал завораживающей красотой и возбуждающей сексуальной энергией, как асраи. Не был затейником в постели или слишком приятным собеседником. Но тару-ушти были приветливы и стремились угодить своему архонту во всем, ибо только он мог защитить в случае нашествий багги. Мерзкие твари вредоносны и по одиночке, хоть и не обладают большой силой, но периодически умудрялись размножиться настолько, что обращались в жуткое смертоносное скопище с единственной целью — сожрать все и всех на своем пути. Словно саранча или огненные муравьи из мира Младших, только многократно опасней. Секс с тару-ушти был сделкой, выгодной всем. Он получал максимально возможное удовлетворение, так как местные женщины были чрезвычайно выносливы в постели и легко переносили все, если он забывался, становясь излишне требовательным. Принимали его даже грязным, израненным, не остывшим от сражений. И это немного снижало градус вечной ярости его зверя, хоть и не избавляло от нее полностью. Он же охотно защищал их, когда была необходимость, считая полезными для своих нужд.